Początek formularza
Dół formularza
ОГЛАВЛЕНИЕ. ГЛАВЫ 1 -- 52
1. Торпеда
2. Промах
3. Шарашка
4. Протестантское Рождество
5. Хьюги-Буги
6. Мирный быт
7. Женское сердце
8. Остановись, мгновенье!
9. Пятого года упряжки
10. Розенкрейцеры
11. Зачарованный замок
12. СемЈрка
13. И надо было солгать...
14. Синий свет
15. Девушку! Девушку!
16. Тройка лгунов
17. НасчЈт кипятка
18. Сивка-Бурка
19. Юбиляр
20. Этюд о великой жизни
21. Верните нам смертную казнь!
22. Император Земли
23. Язык -- орудие производства
24. Бездна зовЈт назад
25. Церковь Никиты Мученика
26. Пилка дров
27. Немного методики
28. Работа младшины
29. Работа подполковника
30. Недоуменный робот
31. Как штопать носки
32. На путях к миллиону
33. Штрафные палочки
34. Звуковиды
35. Поцелуи запрещаются
36. Фоноскопия
37. Немой набат
38. Изменяй мне!
39. Красиво сказать -- в тайгу
40. Свидание
41. ЕщЈ одно
42. И у молодых
43. Женщина мыла лестницу
44. На просторе
45. Псы империализма
46. Замок святого Грааля
47. Разговор три нуля
48. Двойник
49. Жизнь -- не роман
50. Старая дева
51. Огонь и сено
52. За воскресение мЈртвых!
{9} ___
* М. Новый мир, 1990
Восстановлены подлинные доцензурные тексты, заново проверенные и
исправленные автором.
Судьба современных русских книг: если и выныривают, то ущипанные. Так
недавно было с булгаковским "Мастером" -- перья потом доплывали. Так и с
этим моим романом: чтобы дать ему хоть слабую жизнь, сметь показывать и
отнести в редакцию, я сам его ужал и исказил, верней -- разобрал и составил
заново, и в таком-то виде он стал известен.
И хотя теперь уже не нагонишь и не исправишь -- а вот он подлинный.
Впрочем, восстанавливая, я кое-что и усовершил: ведь тогда мне было сорок, а
теперь пятьдесят.
написан -- 1955-1958
искажЈн -- 1964
восстановлен -- 1968
ПОСВЯЩАЮ ДРУЗЬЯМ ПО ШАРАШКЕ
--------
Кружевные стрелки показывали пять минут пятого.
В замирающем декабрьском дне бронза часов на этажерке была совсем
тЈмной.
СтЈкла высокого окна начинались от самого пола. Через них открывалось
внизу на Кузнецком торопливое снование улицы и упорная передвижка дворников,
сгребавших только что выпавший, но уже отяжелевший, коричнево-грязный снег
из-под ног пешеходов.
Видя всЈ это и не видя этого всего, государственный советник второго
ранга Иннокентий Володин, прислонясь к ребру оконного уступа, высвистывал
что-то тонкое-долгое. Концами пальцев он перекидывал пЈстрые глянцевые листы
иностранного журнала. Но не замечал, что в нЈм.
Государственный советник второго ранга, что значило подполковник
дипломатической службы, высокий, узкий, не в мундире, а в костюме скользящей
ткани, Володин казался скорее состоятельным молодым бездельником, чем
ответственным служащим министерства иностранных дел.
Пора была или зажечь в кабинете свет -- но он не зажигал, или ехать
домой, но он не двигался.
Пятый час означал конец не служебного дня, но -- его дневной, меньшей
части. Теперь все поедут домой -- пообедать, поспать, а с десяти вечера
снова засветятся тысячи и тысячи окон сорока пяти общесоюзных и двадцати
республиканских министерств. Одному единственному человеку за дюжиной
крепостных стен не спится по ночам, и он приучил всю чиновную Москву
бодрствовать с ним до трЈх и до четырЈх часов ночи. Зная ночные повадки
владыки, все шесть десятков министров, как школьники, бдят в ожидании
вызова. Чтоб не клонило в сон, они вызывают {10} заместителей, заместители
дЈргают столоначальников, справкодатели на лесенках облазывают картотеки,
делопроизводители мчатся по коридорам, стенографистки ломают карандаши.
И даже сегодня, в канун западного рождества (все посольства уже два дня
как стихли, не звонят), в их министерстве всЈ равно будет ночное сиденье.
А у тех пойдут теперь на две недели каникулы. Доверчивые младенцы. Ослы
длинноухие!
Нервные пальцы молодого человека быстро и бессмысленно перелистывали
журнал, а внутри -- страшок то поднимался и горячил, то опускался, и
становилось холодновато.
Иннокентий швырнул журнал и, Јжась, прошЈлся по комнате.
Позвонить или не позвонить? Сейчас обязательно? Или не поздно будет
там?.. в четверг-в пятницу?..
Поздно...
Так мало времени обдумать, и совершенно не с кем посоветоваться!
Неужели есть средства дознаться, кто звонил из автомата? Если говорить
только по-русски? Если не задерживаться, быстро уйти? Неужели узнают по
телефонному сдавленному голосу? Не может быть такой техники.
Через три-четыре дня он полетит туда сам. Логичнее -- подождать.
Разумнее -- подождать.
Но будет поздно.
О, чЈрт -- ознобом повело его плечи, не привычные к тяжестям. Уж лучше
б он не узнал. Не знал. Не узнал...
Он сгрЈб всЈ со стола и понЈс в несгораемый шкаф. Волнение расходилось
сильней и сильней. Иннокентий опустил лоб на рыжее окрашенное железо шкафа и
отдохнул с закрытыми глазами.
И вдруг, как будто упуская последние мгновения, не позвонив за машиной
в гараж, не закрыв чернильницы, Иннокентий метнулся, запер дверь, отдал ключ
в конце коридора дежурному, почти бегом сбежал с лестницы, обгоняя
постоянных здешних в золотом шитье и позументах, едва натянул внизу пальто,
насадил шляпу и выбежал в сыроватый сморкающийся день.
От быстрых движений полегчало. {11}
Французские полуботинки, по моде без галош, окунались в грязно тающий
снег.
Полузамкнутым двориком министерства пройдя мимо памятника Воровскому,
Иннокентий поднял глаза и вздрогнул. Новый смысл представился ему в новом
здании Большой Лубянки, выходящем на Фуркасовский. Эта серо-чЈрная
девятиэтажная туша была линкор, и восемнадцать пилястров как восемнадцать
орудийных башен высились по правому его борту. И одинокий утлый челночЈк
Иннокентия так и тянуло туда, под нос тяжЈлого быстрого корабля.
Нет, не тянуло челноком -- это он сам шЈл на линкор -- торпедой!
Но невозможно было выдержать! Он увернулся вправо, по Кузнецкому. От
тротуара собиралось отъехать такси, Иннокентий захватил, погнал его вниз,
там велел налево, под первозажжЈнные фонари Петровки.
Он ещЈ колебался -- откуда звонить, чтоб не торопили, не стояли над
душой, не заглядывали в дверь. Но искать отдельную тихую будку -- заметнее.
Не лучше ли в самой густоте, только чтоб кабина была глухая, в камне? И как
же глупо плутать на такси и брать шофЈра в свидетели. Он ещЈ рылся в
кармане, ища пятнадцать копеек, и надеялся не найти. Тогда естественно будет
отложить.
Перед светофором в Охотном Ряду его пальцы нащупали и вытянули сразу
две пятнадцатикопеечных монеты. Значит, быть по тому.
Кажется, он успокаивался. Опасно, не опасно -- другого решения быть не
может.
Чего-то всегда постоянно боясь -- остаЈмся ли мы людьми?
Совсем не задумывал Иннокентий -- а ехал по Моховой как раз мимо
посольства. Значит, судьба. Он прижался к стеклу, изогнул шею, хотел
разглядеть, какие окна светятся. Не успел.
Минули Университет -- Иннокентий кивнул направо. Он будто делал круг на
своей торпеде, разворачиваясь получше.
Взлетели к Арбату, Иннокентий отдал две бумажки и пошЈл по площади,
стараясь умерять шаг.
Высохло в горле, во рту -- тем высыханьем, когда {12} никакое питьЈ не
поможет.
Арбат был уже весь в огнях. Перед "Художественным" густо стояли в
очереди на "Любовь балерины". Красное "М" над метро чуть затягивало
сизоватым туманцем. ЧЈрная южная женщина продавала маленькие жЈлтые цветы.
Сейчас не видел смертник своего линкора, но грудь распирало светлое
отчаяние.
Только помнить: ни слова по-английски. Ни тем более по-французски. Ни
перышка, ни хвостика не оставить ищейкам.
Иннокентий шЈл очень прямой и совсем уже не поспешный. На него вскинула
глаза встречная девушка.
И ещЈ одна. Очень милая. Пожелай мне уцелеть.
Как широк мир, и сколько в нЈм возможностей! -- а у тебя ничего не
осталось, только вот это ущелье.
Среди деревянных наружных кабин была пустая, но кажется, с выбитым
стеклом. Иннокентий шЈл дальше, в метро.
Здесь четыре, углублЈнные в стену, были все заняты. Но в левой кончал
какой-то простоватый тип, немного пьяненький, уже вешал трубку. Он улыбнулся
Иннокентию, что-то хотел говорить. Сменив его в кабине, Иннокентий тщательно
притянул и так держал одной рукой толсто-остеклЈнную дверь; другой же рукой,
подрагивающей, не стягивая замши, опустил монету и набрал номер.
После нескольких долгих гудков трубку сняли.
-- Это секретариат? -- он старался изменять голос.
-- Да.
-- Прошу срочно соединить меня с послом.
-- Посла вызвать нельзя, -- очень чисто по-русски ответили ему. -- А вы
по какому вопросу?
-- Тогда -- поверенного в делах! Или военного атташе! Прошу не медлить!
На том конце думали. Иннокентий загадал: откажут
-- пусть так и будет, второй раз не пробовать.
-- Хорошо, соединяю с атташе.
Переключали.
За зеркальным стеклом, чуть поодаль от ряда кабин, неслись, торопились,
обгоняли. Кто-то откатился сюда и нетерпеливо стал в очередь к кабине
Иннокентия. {13}
С очень сильным акцентом, голосом сытым, ленивым, в трубку сказали:
-- Слушают вас. Что ви хотел?
-- Господин военный атташе? -- резко спросил Иннокентий.
-- Йес, авиэйшн, -- проронили с того конца.
Что оставалось? Экраня рукою в трубку, сниженным голосом, но
решительно, Иннокентий внушал:
-- Господин авиационный атташе! Прошу вас, запишите и срочно передайте
послу...
-- Ждите момент, -- неторопливо отвечали ему. -- Я позову переводчик.
-- Я не могу ждать! -- кипел Иннокентий. (Уж он не удерживался изменять
голос!) -- И я не буду разговаривать с советскими людьми! Не бросайте
трубку! Речь идЈт о судьбе вашей страны! И не только! Слушайте: на этих днях
в Нью-Йорке советский агент Георгий Коваль получит в магазине радиодеталей
по адресу...
-- Я вас плЈхо понимал, -- спокойно возразил атташе. Он сидел, конечно,
на мягком диване, и за ним никто не гнался. Женский оживлЈнный говор
слышался отдалЈнно в комнате. -- Звоните в посольство оф Кэнеда, там хорошо
понимают рюсски.
Под ногами Иннокентия горел пол будки, и трубка чЈрная с тяжЈлой
стальной цепью плавилась в руке. Но единственное иностранное слово могло его
погубить!
-- Слушайте! Слушайте! -- в отчаянии восклицал он. -- На днях советский
агент Коваль получит важные технологические детали производства атомной
бомбы в радиомагазине ...
-- Как? Какой авеню? -- удивился атташе и задумался. -- А откуда я
знаю, что ви говорить правду?
-- А вы понимаете, чем я рискую? -- хлестал Иннокентий.
Кажется, стучали сзади в стекло.
Атташе молчал, может быть затянулся сигаретой.
-- Атомная бомба? -- недоверчиво повторил он. -- А кто такой ви?
Назовите ваш фамилия.
В трубке глухо щЈлкнуло, и наступило ватное молчание, без шорохов и
гудков.
Линию разорвали.
{14}
Есть такие учреждения, где натыкаешься на темновато-багровый фонарик у
двери: "Служебный". Или, поновей, важную зеркальную табличку: "Вход
посторонним категорически воспрещЈн". А то и грозный вахтер сидит за
столиком, проверяет пропуска. И за недоступной дверью рисуется, как всЈ
запретное, невесть что.
А там -- такой же простой коридор, может почище. Средней струЈй
простелена дорожка красного казЈнного рядна. В меру натЈрт паркет. В меру
часто расставлены плевательницы.
Только безлюдно. Не ходят из двери в дверь.
Двери же -- все под чЈрной кожей, под вздувшейся от набивки чЈрной
кожей с белыми заклЈпками и зеркальными же оваликами номеров.
Даже те, кто работают в одной из таких комнат, знают о событиях в
соседней меньше, чем о рыночных новостях острова Мадагаскара.
В тот же безморозный хмуроватый декабрьский вечер в здании московской
центральной автоматической телефонной станции, в одном из таких запретных
коридоров, в одной из таких недоступных комнат, которая у коменданта
числилась как 194-я, а в XI отделе 6-го управления МГБ как "Пост А-1", --
дежурило два лейтенанта. Правда, они были не в форме, а в "гражданском: так
приличнее было им входить и выходить из здания телефонной станции.
Одна стена была занята щитками, сигнальным стендом, тут же чернела
пластмасса и блестел металл телефонно-акустической аппаратуры. На другой
стене висела на серой бумаге инструкция во многих пунктах.
По этой инструкции, предусматривавшей и предупреждавшей все возможные
случаи нарушений и отклонений при подслушивании и записывании разговоров
американского посольства, дежурить долженствовало двоим: одному безотрывно
слушать, не снимая наушников, второму же никуда не удаляться из комнаты,
кроме как в уборную, {15} и каждые полчаса подменять товарища.
Невозможно было ошибиться, работая по этой инструкции.
Но по трагическому противоречию между идеальным совершенством
государственных устройств и жалким несовершенством человека, инструкция в
этот раз была нарушена. Не потому, что дежурившие были новички, но потому,
что имели они опыт и знали, что никогда ничего особенного не случается. Да
ещЈ и канун западного рождества.
Одного из них, широконосого лейтенанта Тюкина, в понедельник на
политучЈбе непременно должны были спрашивать, "кто такие друзья народа и как
они воюют с социал-демократами", почему на втором съезде надо было
размежеваться, и это правильно, на пятом объединиться, и это снова
правильно, а с шестого съезда опять всяк себе, и это опять-таки правильно.
НипочЈм бы Тюкин не стал читать с субботы, мало надеясь запомнить, но в
воскресенье после его дежурства намечали они с сестриным мужем крепко
заложить, в понедельник утром с опохмелу эта мура тем более в голову не
полезет, а парторг уже пенял Тюкину и грозил вызвать на бюро. Да главное-то
было не ответить, а представить конспект. За всю неделю Тюкин не выбрал
времени и сегодня весь день откладывал, а теперь, попросив товарища дежурить
пока без смены, приудобился в уголку при настольной лампе и выписывал из
"Краткого курса" к себе в тетрадь то одно место, то другое.
Верхнего света они ещЈ не успели зажечь. Горела дежурная лампа у
магнитофонов. Кучерявый лейтенант Кулешов с пухленьким подбородком сидел с
наушниками и скучал. ЕщЈ с утра заказывали покупки, а после обеда посольство
как заснуло, ни одного звонка.
Долго просидев так, Кулешов надумал посмотреть нарывы на левой ноге.
Эти нарывы вспыхивали всЈ новые и новые от неизвестных причин, их мазали
зелЈнкой, цинковой и стрептоцидовой мазью, но они не заживали, а расширялись
под струнами. Боль уже мешала при ходьбе. В клинике МГБ его уже назначили на
консультацию к профессору. А недавно Кулешов получил квартиру новую, и жена
ждала ребЈнка -- и такую складную жизнь эти нарывы отравляли. {16}
Кулешов совсем снял тугие наушники, давившие уши, перешЈл удобнее к
свету, засучил левую трубку брюк и кальсон и стал осторожно ощупывать и
обламывать края струпов. При надавливании их насачивалась бурая сукровица.
Так больно, что отдавалось в голову, это захватило его внимание. В первый
раз его прострельнуло от мысли, что здесь не нарывы, а... а... Какое-то
пришло на память где-то слышанное страшное слово: гангрена?.. и ещЈ
как-то...
Так он не сразу заметил, что катушки магнитофона бесшумно кружатся,
включЈнные автоматически. Не снимая обнажЈнной ноги с подставки, Кулешов
дотянулся до наушников, приложил к одному уху и услышал:
-- А откуда я знаю, что ви говорить правду?
-- А вы понимаете, чем я рискую?
-- Атомная бомба? А кто такой ви? Назовите ваш фамилия.
АТОМНАЯ БОМБА!!! Повинуясь порыву такому же бессознательному, как
схватиться за опору, падая, Кулешов вырвал штырь коммутатора, этим
разъединил телефоны -- и тут только сообразил, что вопреки инструкции, не
засЈк номера абонента.
Первое движение было -- обернуться. Тюкин строчил конспект и не видал
ничего. Тюкин-то был друг, но ведь Кулешову вменялось контролировать Тюкина,
значит и тому.
Дрожащими пальцами переключив на обратную перемотку, а в цепь
посольства включив запасной магнитофон, Кулешов сперва подумал стереть
запись и скрыть свою оплошность. Но тут же вспомнил, как начальник не раз
говорил, что работа их поста дублируется автоматической записью ещЈ в одном
месте -- и откинул вздорную мысль. Конечно дублируется, и за укрытие такого
разговора -- расстреляют!
Лента перемоталась. Он включил прослушивание. Преступник очень
торопился, волновался. Откуда он мог говорить? Конечно, не из частной
квартиры. Да вряд ли и с работы. В посольства всегда стараются из автоматов.
Раскрыв список автоматов, Кулешов торопливо выбрал телефон на входной
лестнице метро "Сокольники".
-- Генка! Генка! -- хрипло позвал он, спуская брючину. -- Аврал! Звони
в оперативку! Может, ещЈ захватят!..
{17}
-- Новички!
-- Новичков привезли!
-- Откуда, товарищи?
-- Приятели, откуда?
-- А что это у вас на груди, на шапке -- пятна какие-то?
-- Тут наши номера были. Вот на спине ещЈ, на колене. Когда из лагеря
отправляли -- спорол...
alfa-art